Сорвем ерунду пиджаков и манжет,
крахмальные груди раскрасим под панцирь,
загнем рукоять на столовом ноже,
и будем все хоть на день, да испанцы... 

Мокрая, будто ее облизали,
толпа.
Прокисший воздух плесенью веет.
Эй!
Россия,
нельзя ли
чего поновее?

Блажен, кто хоть раз смог,
хотя бы закрыв глаза,
забыть вас,
ненужных, как насморк,
и трезвых,
как нарзан.

Вы все такие скучные, точно
во всей вселенной нету Капри.
А Капри есть.
От сияний цветочных
весь остров, как женщина в розовом капоре.

Помчим поезда к берегам, а берег
забудем, качая тела в пароходах.
Наоткрываем десятки Америк.
В неведомых полюсах вынежим отдых.

Смотри, какой ты ловкий,
а я —
вон у меня рука груба как.
Быть может, в турнирах,
быть может, в боях
я был бы самый искусный рубака.

Как весело, сделав удачный удар,
смотреть, растопырил ноги как.
И вот врага, где предки,
туда
отправила шпаги логика.

А после в огне раззолоченных зал,
забыв привычку спанья,
всю ночь напролет провести,
глаза
уткнув в желтоглазый коньяк.

И, наконец, ощетинясь, как еж,
с похмелья придя поутру,
неверной любимой грозить, что убьешь
и в море выбросишь труп.

Сорвем ерунду пиджаков и манжет,
крахмальные груди раскрасим под панцирь,
загнем рукоять на столовом ноже,
и будем все хоть на день, да испанцы.

Чтоб все, забыв свой северный ум,
любились, дрались, волновались.
Эй!
Человек,
землю саму
зови на вальс!

Возьми и небо заново вышей,
новые звезды придумай и выставь,
чтоб, исступленно царапая крыши,
в небо карабкались души артистов.

Неделя в городе счастья—Барселоне. Встречает она угрюмо: дождём, низким небом стальным и могучими волнами в мраморных нитях. Волны катятся размеренно и обрушивают всю свою силу на прибрежные волнорезы, на крупный песок. Закалённые, просоленные бегуны не сдаются и семенят по променаду. Я бегу им навстречу, закрываю лицо от крупных капель, которые становятся похожи на град. Море живое, каждый день оно новое: то бушующее, то ласковое, лижет плоскими языками берег, то совсем тихое, затаившееся на время застывшее серебро. Оно то набирает полную грудь воздуха и кричит в гневе, то ищет ласки, как любимая женщина, как верный пёс.

По утрам на променаде рыбаки со своими велосипедами, удочками, снастями. Говорят вполголоса. Лишь далеко забрасывают поплавки и ждут. Ждут—руки в карманах, закрывают глаза от солнца тыльной стороной ладони. Бородачи выгуливают собак: кидают в море палку, а сами заваливаются на песок, и, подложив под голову руку, что-то читают в телефоне, фотографируют заливаемый солнцем пейзаж. Уборщики разгоняют песочную жёлтую пыль, поднимая за собой целый хвост. Бегом, задерживая дыхание.

К одиннадцати пляж и променад полны туристами рассевшимися на холодных бетонных лавочках, полусидящими на разноцветных покрывалах, играющими в карты, кормящими детей. Цветастые пледы и шали продают здесь же негры. Выкрики разносчиков мохито. Звонки велорикш. Они будут ехать за тобой и уговаривать: «Ты только послушай, дружище...» Большую часть времени они стоят без дела. Сбиваются в стайки, затормаживают движение, сидят с ногами на задних сидениях, громко слушают ритмичные азиатские мотивы и горделиво оглядывают публику в поисках клиентов. Форма одежды—спортивный костюм и солнцезащитные очки. Небритость—лёгкая. Барселона—рай для настоящих спортсменов. Здесь всё—движение. Велосипедисты всех уровней и мастей, скейтбордисты, подростки на роликах и самокатах, крепыши на пляжных турниках, со старинными пузатыми пудовыми гантелями.

В выходные променад превращается в непроходимую живую реку людей. А пляж в огромную спорт-площадку: здесь разыгрываются нешуточные матчи по волейболу, футболу, пляжному теннису. Красуются в море белоснежные яхты, стройные парусники, одинокие катамараны. Ноги в воде, лёгкие платья, вино...